В конце восьмидесятых годов в моду вошли интенсивные курсы иностранного языка. Мои однокурсники звали друг друга Франсуазами и Мартэнами и подозрительно быстро осваивали французский. На интенсив хотели все: казалось, в классе происходит какое-то волшебство. Меня лично волшебство настигло через год на испанском. В кабинете стояли удобные кресла, но на этом все удобства для меня закончились. Меня назвали чужим именем, заставили повторять фразы, в которых я не понимала ни слова, поскольку понимаю и запоминаю глазами, а не ушами. Я не говорила, когда другие уже бойко трещали: не воспроизведу фразу, если не могу поделить ее на осмысленные единицы. Потом пришлось разыгрывать сценки, ходить по кругу, хлопать в ладоши, выкрикивать хором и делать вид, что ты не уставшая от жизни демоническая женщина двадцати лет, а энтузиаст-октябренок. В конце занятия шторы задергивались, включалась музыка, и ровный голос преподавательницы читал текст урока на русском и испанском. Я проваливалась в здоровый студенческий сон. Свидетельствую: гипнотерапия не сработала. Интенсив тоже. Из него я запомнила только то, что я «эста мучача а ля дереча», то есть эта девушка справа. Начала я что—то понимать только тогда, когда эксперимент кончился, а мы получили на руки традиционные учебники. Я и до сих пор считаю, что интенсивный метод в его чистом виде, ориентированный на слушание и повторение, требующий отличной слуховой памяти (умения запоминать большие звуковые фрагменты), не подходит людям с визуальным типом восприятия действительности и аналитическим складом мышления, которым необходимо видеть перед глазами письменную речь, разбирать ее на составные части и запоминать уже по частям. А визуалов среди учащихся – 70%.

ПО ТУ СТОРОНУ КАФЕДРЫ

Слово «интенсив» долго еще вызывало у меня тошноту, пока я сама не попала на семинар по интенсивной методике для учителей – причем к своей же преподавательнице испанского. Оказалось (если глядеть с другой стороны кафедры), что в методике множество ценных взаимосвязанных идей. Невероятная скорость урока и, соответственно, огромный объем пройденного, многократное повторение предназначенного для запоминания материала (и каждый раз разные формы его подачи), разнообразные формы работы с новой лексикой – о, по ту сторону кафедры интенсив оказался умной, тщательно продуманной методикой. Но обратно в мучачи мне не хотелось. Лицедействовать я могу только в учительской роли: хоть по потолку на ушах пройду, если будет необходимость. Актером работает учитель, ученик работает зрителем. Можно вовлекать зрителя в спектакль, но интерактивный театр – не для меня. Я отсаживаюсь на галерку и наблюдаю оттуда. И, опять-таки, я не одна такая. Ученик ощущает ненатуральность своего положения, учителю надо бороться с сопротивлением материала вместо того, чтобы учить.

КОМПРОМИССНЫЙ ВАРИАНТ

«Ролевая игра подходит далеко не всем, – говорит преподаватель интенсивного курса Елена МЕЛЬНИКОВА. – Каждому интересней высказать свое мнение, чем говорить готовыми словами готового персонажа. Поэтому занятия должны быть личностно ориентированы. Моя задача – стимулировать высказывание, я даю образец, от которого студенты отталкиваются, чтобы сказать что—то свое. У них должна быть личностная мотивация говорить – иначе так и будут молчать. Мне однажды привели девушку: разговорите ее, она боится».

Теперь не скажешь, что кто—то из разговорчивых студенток боится. Группа симпатичных девушек учит язык полгода, но говорят все с великолепной самоуверенностью, хотя ни слов, ни знаний им пока не хватает. Сидят кружком и заинтересованно обсуждают проблемы семьи и школы. «Что должно быть важнее – семья или школа?» – «Государство», – нахально брякает по-русски студентка. Шутят они все-таки на родном языке, хотя родной не поощряется. «Без русского, особенно на начальном этапе, обойтись нельзя: сплошной английский уводит урок в сторону, заводит в дебри, порождает непонимание и неверные толкования, – комментирует Елена Мельникова. – Чем выше уровень, тем меньше доля русского. Но часто приходят начинающие и требуют: дайте мне носителя языка. Как правило, на вторую неделю они уже начинают пропускать занятия, а на третью просят другого учителя».

Однако не стулья кружком и не использование родного языка делают занятия интенсивными. «Интенсивность – это в первую очередь частота и насыщенность занятий, – поясняет Мельникова. – Наши группы занимаются три раза в неделю по три академических часа, а могут и чаще. Кроме того, интенсив – это особая лексическая и грамматическая наполненность каждого урока». Многое требуется и от учащихся: без их усилий, без непременного выполнения домашних заданий и серьезной подготовки к каждому занятию желаемого не добиться. Но дадим слово самим учащимся.

«Хотелось бы, чтобы было поменьше народу», – говорит Александра, переводчик с итальянского. – «Однажды на урок пришли всего три человека, и отдача была самая высокая». – «Тогда надо заниматься индивидуально», – говорит Алена, студентка. «То, что мы здесь получаем, хохоча и веселясь, индивидуально получить нельзя, – замечает Татьяна, домохозяйка. – Здесь очень дружеская атмосфера. А когда кто—то добился большего, чем ты, начинаешь за ним тянуться».

Этот своеобразный интенсивный курс берет от «идеологически чистого» интенсива серьезную работу с лексикой, непринужденную атмосферу, стремительный темп занятия, большой объем информации и постоянный упор на развитие разговорной речи – но вписывает все эти методические находки в структуру традиционного занятия – нетрадиционны разве что сроки: на работу с одним уровнем уходит 3-3,5 месяца. «Стопроцентно идеальных методик не бывает, – говорит Мельникова. – Всегда в методике что—то не соответствует реальному положению вещей, всегда приходится что—то комбинировать. Даже на одном и том же уровне один и тот же урок в двух группах проходит совершенно по-разному. Поэтому подход должен быть индивидуальным». А когда есть индивидуальный подход и соответствующий результат, чистота методики – честное слово, не самое главное. Как мучача вам говорю.