Виктор Петрович, в одном из интервью Вы признались, что в детстве презирали все гуманитарные науки. А потом пошли учиться на инженера. Так как же Вы пришли к переводу?
Когда был студентом, где-то на третьем курсе, понадобилось подработать, и мне попался какой-то технический перевод. А потом несколько переводов я сделал для Института научной информации (ВИНИТИ). То есть сначала это был как бы студенческая подработка. Не очень нужная, но было свободное время, а английский я уже немного знал. А потом мне просто захотелось переводить. Я уже тогда работал инженером и одновременно вечерами и по выходным переводил. Оказалось, что это приятное занятие. Ты сам по себе, ни с кем не связан. А рассказы хорошие, мне нравилось, что я тогда переводил. Времени было не очень много, поэтому один рассказ мог занять месяца четыре. И в какой-то момент я решил, что надо уходить из инженерных дел. Меня распределили не туда, куда хотелось, и то, чем я занимался, мне казалось совершенно бесперспективным. Так оно, кстати, и вышло. У нас тогда был очень большой научный аппарат, но он очень много работал вхолостую. Десять процентов идёт в дело, а остальные девяносто – почва для какой-либо науки. Это вполне естественно, в литературе то же самое происходит. Но в этих девяноста процентах быть не очень интересно.
Почему именно английский язык?
Потому что английский я к тому времени уже знал: учил в школе, в институте, какое-то время ко мне домой ходила учительница. В институте стал читать уже довольно сложные книги на английском.
То есть Вашего уровня было достаточно для перевода?
Дело в том, что со временем узнаешь всё больше. А любой иностранный язык в совершенстве выучить невозможно. Также как и русский мы не знаем в совершенстве – возьмите словарь Даля, и вы увидите, что очень многих слов мы не знаем. С иностранным языком тем более. Но какой-то уровень, конечно, необходим для того, чтобы чувствовать тонкости языка, а до тех пор переводом лучше не заниматься.
А какую роль в Вашем становлении переводчиком сыграла Ваша мать, она ведь была профессиональной переводчицей?
Роль её была очень простая. Во-первых, с четвёртого по девятый класс именно она нанимала для меня учительницу английского языка. Потом, первые рассказы, которые переводил, я, конечно, матери давал, она их редактировала. Вот и всё.
А она поддерживала Вашу инициативу стать переводчиком?
Не могу сказать, что поддерживала, во всяком случае, не отговаривала. А вот её постоянный соавтор Борис Романович Изаков меня всячески от этого отговаривал. Говорил: «У вас хорошая профессия, зачем вам в это лезть?» А вообще родители мной никогда не руководили, хотя отец, наверное, огорчался, что наукой я не очень интенсивно занимался, но ничего не говорил. А мать никогда открыто не поощряла, но вроде бы считала, что у меня получается. Редактировала она только первые рассказы, потом особой необходимости в этом не было.
Однажды Вы упомянули, что технике перевода специально не учились. Это была самоподготовка? И кто были Ваши учителя?
Дело в том, что никаких учителей не было, и действительно я этому никогда не учился. Ты учишься всю жизнь. Пока читаешь хорошую литературу, классиков, ты учишь русский язык. А потом нужно только терпение, чтобы переработать это всё, и чтобы твой переводной язык стал похож на русский. Так что я думаю, мои учителя – это Гоголь, Тургенев, Толстой.
Сейчас я сам преподаю перевод. Думаю, это сильно облегчает вход в профессию. Своим умом ты медленно до чего-то доходишь, а ребята имеют возможность узнать об этом намного быстрее. Но в принципе учить этому не надо: тот, кто для этого приспособлен, тот и будет переводить.
Вы как-то сказали про своих студентов, что в итоге переводчиками станут только два – три человека.
Да, но только не по недостатку способностей, способных очень много, а просто по нынешней ситуации. Когда книги выходят очень маленьким тиражом, и на это просто жить нельзя. Дети сейчас не хотят быть бедными – они работают ещё где-то, а в свободное время переводят. Но это занимает много сил и времени, и для этого надо очень любить перевод.
А как Вы пришли именно к американским авторам?
Я не знаю, как это объяснить. Пока учился в школе, читал Джека Лондона, Марка Твена. Уже позже прочёл Мелвилла. Мне попадалось много американцев. И, как обычно это происходит, когда, например, слушаешь джаз, возникло чувство, что эта цивилизация тебе близка. Английская литература мне тоже нравилась, но, мне кажется, что перед войной и непосредственно после неё в Америке литература была лучше, более сильная. А когда я начинал, ещё и Фолкнер был жив, и Хемингуэй, а в Англии таких больших людей уже не было.
Потом, американская литература менее воспитанная. Всё-таки в Англии есть школа хорошего письма, она более подчинена традициям. Америка – страна более свежая, более новая. В её литературе в XX веке, безусловно, произошёл взрыв, и эта молодая американская энергия обрела форму. В литературу приходили люди с разнообразным опытом, а в Англии писательством занималась в основном только интеллигентная прослойка. В этом смысле американцы нам более родственны.
Как Вы выбирали произведения для перевода?
Никакого принципа нет. Ты читаешь книгу, видишь, что она тебя касается, и тогда ты её хочешь перевести. Есть хорошие книги, но они не вызывают в тебе резонанса, и ты их не берёшь… Я не могу сказать, что я как-то систематизировано выбирал. Попался мне, например, Уоррен «Вся королевская рать», понравилось и всё – мне захотелось её переводить.
А коммерчески Вы как-то судите о книге, с точки зрения того, пойдёт она или не пойдёт?
Раньше такой проблемы не было. Раньше была другая проблема: не коммерческая, а пойдёт или не пойдёт вообще. Разрешат её или нет. Почти ни одна книжка спокойно не выходила. К новым писателям очень консервативно относились. Перевести-то ты можешь, а они будут очень долго думать, напечатать или нет. Естественно, никаких коммерческих соображений у меня тогда не было. Гонорары были одинаковые, и вопрос был в том, допустят или нет к печати.
Сейчас всё зависит от того, будет ли книжка хорошо продаваться, но это опять же не моя забота, а забота издателей. В этом и состоит трудность: книга может нравится, но, к примеру, писатель не известный, и я знаю, что это плохо пойдёт. Сейчас большинство интересует другой аспект литературы. Чьё большинство я не знаю: большинство торговцев, большинство маркетологов, большинство издателей. Мне кажется, что читатели сейчас идут на поводу у продавцов книг, тех, кто издаёт. Они тоже воспитывают вкус, как телевидение воспитывает плохой вкус у своих зрителей. И не спрос рождает предложение, а предложение рождает спрос. Надо вкладывать большие деньги в то, чтобы книга пошла, а это уже считает издатель, во что вложить, во что нет. Меня это, как правило, не интересует, я никогда об этом и не думал. К тому же предсказать тут что-то трудно, например, в позапрошлом году вдруг стали переиздавать «Над кукушкиным гнездом», чего я никак не мог ожидать. А когда я переводил, её вообще не хотели брать – находили там какие-то параллели с нашей жизнью.
Чаще всего я знаю, что книжка хорошо не пойдёт, потому что у меня довольно консервативные вкусы в литературе, ни мистику, ни фэнтези, ни Дэна Брауна мне переводить не хочется. А обыкновенная литература классического толка вряд ли будет сейчас хорошо продаваться.
Есть ли у Вас любимая переведённая книга?
Нет. Когда ты книгу переводишь, ты её обычно любишь. Может, она не особенно великая, но ты всё равно её любишь. То есть пока переводил, любил все. Потом, я их не перечитываю, и только воспоминания остаются.
Можно сказать, что мне попадались хорошие писатели. И до поры до времени я переводил только то, что хотел. Сейчас иногда приходится переводить то, что предлагают.
А какой самый трудный перевод в Вашей жизни?
Это ничего о самой книге не говорит, это говорит о твоём состоянии на какой-то момент. Я помню, что с Шервудом Андерсоном мучился, «Уайнсбург, Огайо». Год переводил небольшое количество рассказов – просто интонацию не мог найти. На самом деле, она совершенно просто написана, но бывают какие-то личные трения с книжкой. Я никогда не мучился с Фолкнером: там такой напор, что он словно сам тебя тащит. А здесь этого нет, интонация совершенно спокойная, простодушная.
Вообще, когда легко переводить, есть некоторое ощущение опасности, как будто что-то не то. Должно быть немного трудновато, ты напрягаться должен. Бывает, что и результат неплохой, но меня пугает, когда слишком легко. Думаю, что всё-таки нужно вкладываться.
Вы как-то рассказывали, что при переводе Бродского у Вас тоже возникла проблема с поиском нужной интонации.
Да, история была такая: я решил составить книгу его переводных эссе в 1987 году. Только чтонапечатали у нас подборку его стихов, и взрослые опытные переводчики не хотели его переводить, потому что очень страшно, когда автор знает язык. Соглашались только молодые, и одна статья осталась без переводчика, мне пришлось её перевести. Потом перевод привезли Бродскому в Америку, он поправил несколько слов, и написал, что всё равно будет морщиться, потому что интонация не та. Я знаю, что интонация не та – у него она более отстранённая, он любит, например, в хвост фразы поставить глагол, любит утяжелённую структуру фразы. А я этого не люблю, и не пытался подражать его письму, а переводил как есть. Потому что, если будешь подражать, ни его не будет, ни себя. Поэтому он и написал, что интонация не та. Впрочем, я думаю, что и другие авторы, если бы знали русский язык так же, как он, тоже не все, наверное, были бы довольны. Ведь каждый видит прежде всего себя, а ты знаешь, что ты можешь сделать.
Скажите, какие по-вашему качества идеального переводчика?
Не знаю насчёт качеств, но могу сказать, что нужно переводчику. Во-первых, он должен к стране, которую он переводит, иметь интерес и, вероятно, хорошие чувства. Он должен русский язык знать, уметь отцепиться от английского. В нём должен сидеть контролёр, который бы не оставлял ничего, что было бы противно русскому языку. Русский язык может переварить многое, но есть некая грань, за которой перевод уже становится синтетическим. Так что самоконтроль должен быть очень сильным. Ну и, конечно, это такое занятие, когда ты должен долго сидеть на стуле – нужна усидчивость. Тщеславие должно быть очень умеренное. Способность проводить без общения довольно длительное время -- ведь, общаясь с книгой, ты общаешься только с одним человеком, обычно, правда, более умным, чем ты сам, и более интересным. И умственное развитие должно быть хотя бы среднее, чтобы понимать, что написано, что человек имеет в виду. Нужно и какой-то жизненный опыт иметь, поэтому я считаю, что совсем молодым людям переводить нельзя. Психологически человек, который занимается переводом, должен быть достаточно зрелым, он должен что-то пережить. Потому что пока ты не пережил того же или чего-то похожего, ты будешь просто слова переводить. В общем, это занятие для взрослых.
Но всё-таки начинать с чего-то надо. Какой бы Вы совет дали начинающему переводчику? Вашим студентам Вы даёте какие-то советы?
Вы знаете, нет. Я могу поправить его фразу, но советов по жизни не даю. Если хочешь переводить – переводи. Руку набивать, конечно, надо. Но тут такая дилемма: чтобы прожить, переводчик должен очень быстро строгать, и чаще всего второсортную литературу. А это руку портит уже на всю жизнь. Поэтому тут нужен какой-то компромисс, и на начальном этапе лучше, чтобы это не было заработком. Надо начинать с хорошей литературы и изо всех сил. Но я не могу такой совет дать, потому что я знаю, что с этим советом можно сейчас помереть с голоду. Вместе с тем, надо всё-таки понимать, что всё придёт, а если очень торопиться, человек может просто не раскрыть своих способностей. Поэтому до кого-то времени надо выжимать из себя всё, что можно, потому что профессионалу, как правило, уже не хватает на это времени – есть сроки, объёмы. Самоё лучшее поначалу – быть любителем.
Источник: http://intermedium.livejournal.com/3881.html |